Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
а остальные три четверти – выплачивать неисправно. В августе сенат распорядился выдавать жалованье чиновникам сибирскими мехами.
Результат такого решения был предсказуем. Чиновники, оставшись без жалованья, стали обирать население. Занимались поборами и грабежом все: воеводы, камериры, комиссары, судьи. Брали и тогда, когда жалованье выплачивалось – по привычке. В результате к концу правления Петра административная реформа зачахла на корню, приказав долго жить. Впрочем, иначе и быть не могло.
Но Петербург пыжился, заимствовал у Европы всё, что блестело, пахло и звенело, выжимал последние соки из России и бесконечно чванился и издевался над своим народом. Вот как изъяснялся, выдавая отпускную грамоту тамбовскому помещику, драгуну и князю Девлеткильдееву, «полудержавный властелин» А.Д.Меншиков: «Мы, Александр Меншиков, Римскаго и Российскаго государства князь и герцог, наследный господин Аранибурха и иных, его Царскаго Величества всероссийскаго первый действительный тайный советник, командующий фельдмаршал войск и генерал-губернатор губернии Санкт-Петербургской и многих провинцей его Царскаго Величества, кавалер святаго Андрея и Слона и Белаго и Чёрнаго орлов, и прочая, и прочая, и прочая…»
Екатерина I в 1726 году официально расписалась в беспомощности государства, распорядившись выплачивать жалованье только президентам, «а приказным людям не давать, а довольствоваться им от дел по прежнему обыкновению с челобитчиков, кто что даст по своей воле». Взятка была узаконена официально.
Портрет XVIII века. Екатерина I (Марта Самуиловна Скавронская, в браке Крузе; после принятия православия Екатерина Алексеевна Михайлова); 5 (15) апреля 1684 – 6 (17) мая 1727. Императрица Всероссийская с 1721 года (как супруга царствующего императора), с 1725 года как правящая государыня; вторая жена Петра I, мать императрицы Елизаветы Петровны
Бедность и убогость провинциальных городов, которые лишь на словах считались городами, была характерной чертой послепетровской России. Шацкая провинциальная канцелярия в 1729 году доносила в «высокий» Сенат о том, что здание воеводы и канцелярии были настолько ветхими, что находиться в них было опасно для жизни. В канцелярии не было дров, чтобы отапливать помещения в зимнее время, не было также ни свеч, ни бумаги, ни чернил, ни сургуча: «Сего нам не отпускается». Сенат отреагировал «мудрыми советами»: на дрова и строительный материал пустить дубовую рощу, а на канцелярские и прочие цели выделил аж 300 рублей. Рощу вырубили, дрова сгорели, а деньги через год истратили, и положение было таково, что в пору опять писать в «высокий» Сенат.
Реформаторы не задумывались над тем, какие средства следовало выделить на её проведение, сколько компетентных кадров для неё следовало бы обучить и подготовить. Дело доходило до того, что провинциальное начальство чуть ли не силой стало отнимать друг у друга чиновников. Камерир Калужской провинции отнял у воеводы подьячего Тимофея Астафьева и писца и, несмотря ни на какие просьбы воеводы вернуть его обратно отказывался. Воевода отправил к камериру просьбу вернуть ему хотя бы писца, но камерир встретил воеводского чиновника бранными словами и угрозой «шпагою наскрозь просадить». Воевода отправил на выручку подьячего и писца военный отряд, но камерир отбил это нападение.
Чтобы реформа работала, нужно было бы соответствующим образом подготовить само население, культурный и общеобразовательный уровень которого никоим образом не соответствовал шведским образцам, но об этом тогда не думали.
В кругах провинциального начальства царили разброд и несогласие. Старший начальник «поедом поедал» младших. Все они, пишет Князьков, приобрели ранги с иностранными названиями, оделись в немецкое платье и стали брить бороды, но остались при прежних предрассудках. Документы того времени пестрят описанием эпизодов, в которых то воевода обругает площадными словами камерира, то камерир побил воеводу, то воевода вместе с камериром били смертным боем комиссара, в то время как комиссар «имел скорое касательство» до уха и шеи обывателя. В сенате вице-канцлер Шафиров брызгал слюной на обер-прокурора Скорнякова-Писарева, в соликамской канцелярии рентмейстер Шетнев, выпимши, бранил асессора за его бедность, на устюжского камерира жаловался местный преосвященный…
Список эпизодов и хамоватых чиновников можно было продолжить.
А когда никакие меры сдвинуть пробуксовывающую реформу с места не удались, царь прибегнул к направлению в коллегии и провинциальные канцелярии гвардейских сержантов и офицеров с чрезвычайными полномочиями. Они должны были следить за неуклонным исполнением губернаторами, воеводами и комиссарами предписаний из Петербурга. Непослушных и строптивых чиновников гвардейцы заковывали в железо или сажали на цепь и под караулом отправляли на дознание в столицу. Страх перед гвардейцами был настолько велик, что мало кто пробовал им перечить.
Московский вице-губернатор, заслуженный бригадир Воейков, не выдержал указаний от командированного из столицы Преображенского сержанта, замахивался на него тростью и кричал, угрожая выпороть и в оковах обратно отправить в Петербург. Сержант струсил и убрался обратно к тому, кто его прислал. И что же? На усмирение Воейкова отправили солдата Поликарпа Пустошкина. Поликарп сумел справиться с заданием лучше сержанта и посадил бригадира Воейкова на цепь. Он не разбирался в том, в каком состоянии находились бумаги и дела бригадира. Он просто рвал и метал.
Подводя итоги вышеизложенному, мы можем только повторить слова историка Князькова: «…От правительственной петровской реформы сохранились только ея, так сказать, идейные основы…»
Теперь читатель может более-менее непредвзятым взглядом посмотреть на дело несчастного князя Гагарина.
После смерти царя-реформатора российская провинция погрузилась в трясину безвластия и беззакония. Тамбовский краевед И.И.Дубасов пишет: «Представления относительно общественного блага утратились совершенно. Высший чин давил низшего и в этом видел непогрешимую прерогативу своего звания. Губерния побивала провинции, провинция гнула воеводские округи… Бессилен был Петербургский режим для поднятия культурного уровня наших провинций, зато силён… был в деле всяких изнурений». В административную и канцелярскую службу шли люди полуграмотные, грубые, а в моральном отношении – сомнительные. Обстановка в провинциях стала явно хуже допетровской. Ужасней всего была рекрутчина. Новобранцев заковывали а кандалы и держали под караулом, чтобы не разбежались. Многие сопротивлялись, бились ножами, вилами и рогатинами с вербовщиками и уходили в лес. Стон стоял по всей земле русской. Нищета и убожество быта было повсеместным.
Во время т.н. «бироновщины» на истощённую в Северной войне Россию низверглась новая беда: из Петербурга пришло указание собирать с населения недоимки, накопившиеся с 1718 года. Сборы происходили с соблюдением самых жестоких мер – в основном битьём и тюрьмой, и в результате страна, т.е. главным образом крестьяне, стали ещё беднее, ещё более «недоимочными». Крестьяне бросали насиженные места и уходили в бега – благо Россия-матушка была велика и необъятна и давала возможность спрятаться всем желающим. К тому же многие помещики занимались укрывательством беглых, да и власти тоже занимались этим прибыльным делом. Так саратовский воевода Родионов двадцать лет укрывал в своём имении беглых крестьян и не платил им ни копейки.
Анна Иоановна продолжала содержать большую армию, для чего в первую очередь требовались рекруты. Набор рекрутов походил на карательную экспедицию, потому что крестьяне в массовом порядке разбегались по лесам, а застигнутые врасплох прямо на глазах начальства калечили себе руки или ноги. Многие оказывали физическое сопротивление, так что при рекрутских наборах часто были жертвы. «Забритые» в рекруты тоже пытались убежать, а потому их заковывали в колодки под усиленным караулом доставляли на сборные пункты.
Еще одной существенной статьей расходов при Анне Иоановне были увеселительные мероприятия. На рисунке из журнала конца XIX века Ледяной дом, построенный для свадьбы шутов.
Не лучше дело с набором рекрутов обстояло и при Елизавете Петровне. Тамбовский краевед И.И.Дубасов свидетельствует, что в 1742 году Елатомская ратуша отправила на поимку бежавших рекрутов нескольких десятских и сотских. Экспедиция окончилась плачевно: одного из них непокорный рекрут убил ножом, другому топором проломили голову, третьего искалечили, перебив ему руки и ноги. После этого рекруты разбежались кто куда и присоединились к разбойничьим шайкам. Один из них – Леонтий Селиверстов – избрал оригинальную форму протеста – он удалился в лесную чащу, «имени своего не сказывал, креста на себя не полагал, пред иконами не молился, ходил в чёрном платье с нашитыми на рукавах и на полах зелёными крестами и крючками, на голове носил вышитую красными крестами и крючками скуфью» и при случае выражал недовольство
Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 77
